Vladimir Beider 's testimony about Spizel's family murder in Kupel. Владимир Бейдер написал об убийстве его семьи в Купеле
Владимир Бейдер написал Vladimir Bejder wrote :
Всю оккупацию украинская чета прятала у себя семью Шпизель – Мотла, его жену Этю и малолетних детей, Зяму и Срулика (старшие – Исаак и Барух – были на фронте). За две недели до освобождения Купеля «люды» донесли на них в полицию. Всех - и украинскую семью, и еврейскую – расстреляли. Успели. В Купеле спаслась всего одна еврейская семья. Не вся. Председателя еврейского колхоза Шулема Кравеца и двоих его детей прятал у себя крестьянин из соседнего села Чернява, близкий друг его отца. Шулем Кравец сообщил и моему отцу о гибели его семьи. Эту желтую почтовую открытку я обнаружил сейчас на сайте kupel.net.
Один из спасенных – сын Шулема, Фима Кравец, - часто бывал у нас дома, папа его очень любил. Помню, сидели они у нас за столом в Каменец-Подольском, пили водку. Дело было, видимо, после ХХ съезда – праздновали переименование папиной газеты «Сталинський клыч» в «Радяньску Камъянеччину», о чем я своими малыми мозгами догадался, но чему папа с дядей Фимой радуются, не понимал, - в детском саду мы каждое утро маршировали в зале с поясными портретами Ленина и Сталина во всю стену, Сталин мне нравился больше – с мужественными усами, в красивой маршальской форме и множеством орденов. Даже чего-то сказал им по этому поводу под руку. Они смеялись. Позже, когда я уже стал что-то соображать, папа рассказал мне Фимину историю. Всю оккупацию они просидели в яме. Когда вышли, Фиме было четыре года, и он не умел ходить. Но вырос лихим парнем. Он учился на факультете психологии Киевского университета, на военной кафедре их готовили летчиками. После окончания Фима то ли служил офицером, то ли проходил воинские сборы, и во время подавления путча в Венгрии в 1956 году без всякого разрешения слетал туда через открытую границу посмотреть, что творится, - покружил над Будапештом и вернулся на базу. Как избежал трибунала – непонятно. Фима (может быть, не без папиного влияния) стал журналистом, работал ответсеком в винницкой областной газете. Он рано умер – лет в сорок, от сердечного приступа – распространенная смерть для журналистов, особенно ответсеков, а может, сказалось детство в яме. Но все-таки выжил и прожил, хоть и недолго. На том же сайте земляков kupel.net только сейчас, готовя этот пост, я прочитал показания Юзефы Кравец, матери Фимы, откуда узнал другие подробности из истории этой семьи. Юзефа была украинкой, она осталась в Купеле и старших из своих четверых детей – 8-летнюю Соню и 7-летнюю Полю – оставила с собой. Но «люды» сообщили в полицию, что две еврейские девочки еще не зачищены – непорядок. Юзефы не было дома когда их забрали и повели на расстрел. Всю дорогу девочки плакали и просили полицаев не убивать их, ведь мама у них не еврейка. Не помогло. Их привели к яме на краю еврейского кладбища. Они держались за руки. - Дядя, как мы должны стоять? - спросила Соня. Полицай не ответил, лишь подтолкнул прикладом к самому краю. И выстрелил в голову. Падая, она увлекла в яму еще живую младшую сестренку. Закапывать живьем – это было распространенным развлечением купельских полицаев и их пособников.
Также в статье "Как убивали мою бабку" Владимир Бейдер написал о поездке в Купель в 1982 году, на 40-ую годовщину самого массового расстрела:
"Кладбище Еврейское кладбище в Купеле красноречивее всяких рассказов. Вся история местечка и вся его судьба. Полтора гектара поваленных и тщательно разбитых каменных надгробий. ...Были предвоенные памятники - попроще, с эпитафиями на идише. Не было только уцелевших могил. А на краю кладбища, где расстреливали, не было и могил. Все, что осталось, - каменные развалы, изъеденные червями осколки надгробий с надписями, где серый мох повторяет очертания еврейских букв, да деревья и кусты, оплетающие каменья корневищами.
Из ближайшей хаты вышла женщина, пригляделась, замахала руками и пошла к нам, высоко, по-мужски, переступая корни деревьев и остовы памятников. Худющая, темнолицая, в черном же бархатном жакете, какой имели обыкновение носить украинские крестьянки еще во времена моего детства, и, конечно же, в переднике поверх него. Это была дочь сторожа еврейского кладбища. Все, что происходило здесь, происходило у нее на глазах. Она выясняла, кто из нас чей, и рассказывала, как кого из них убивали. Евреи стояли молча, иногда только переспрашивали, уточняя детали, - будто бы они были важны. Большинство из старых купельцев уже бывали здесь и, в общем, знали судьбу своих. Судьба различалась только в зависимости от возраста и пола. Сначала расстреляли - здесь, на кладбище, - мужчин (в том числе мужей моих теток). Потом ("Було якэсь еврейське свято", - сказала сторожиха. - "Да, - подтвердили ей, - как раз на Роше Шуне") в павильоне фотографа на базарной площади заперли и сожгли стариков с малыми детьми. А остальных погнали в район, в Волочиск.
Моя бабка Ривка, мои тетки, Ита и Двося, двое моих двоюродных братьев и две сестры, имен которых я, к стыду своему, не знаю, были в той скорбной колонне. Отдельные евреи оставались в Купеле и после того.
Сторожиха вспоминала шестилетнего Шимека, который месяц или два прятался в картофельном поле возле кладбища, она оставляла там ему еду. Видимо, он побирался не только у нее – донесли. Пришел сам начальник полиции с двумя полицаями, устроили охоту. Долго не могли попасть или так, куражились. Потом поймали, снесли голову выстрелом в упор. Тут сторожиха впервые расплакалась. - А кто полицаев навел? - спросил я. Она посмотрела на меня с недоверчивым недоумением: - Люды. На украинском так говорят, когда имеют в виду не просто людей - больше: что-то вроде каhала - публику, общество. - У нас, у Купели, - сказала эта украинская женщина с еврейского кладбища стертого с лица земли местечка, - жодэн нимэць нэ знычтожив жодного еврэя (ни один немец не уничтожил ни одного еврея). И это была самая страшная правда о войне, которую я узнал в ту поездку. "
